Плохие химики долго не живут

Любовь к химии

Мне повезло, у меня хобби совпало с профессией. Кто-то телевизор по вечерам смотрит, я же могу книжки по химии читать. А началось все с банальных троек. В Советском Союзе химию учили с седьмого класса. В конце седьмого количество тройбанов у меня грозило перевалить за пять штук. Если бы такая успеваемость сохранилась, то после восьмого класса отправился бы прямиком в ПТУ. Летом меня командировали на дачу копать канаву для полива. Вокруг ничего не было кроме лопаты и земли. На даче обнаружилась книжка — пособие по химии для поступающих в вузы. Утром и днем я копал, а вечером ее читал. Так и прочитал всю — мне очень понравилось. От копания «химический» опыт я тоже получил: выяснилось, что если перемешать селитру с углем, смесь может очень хорошо взорваться.

К выпускному классу на моем счету уже было второе место Всесоюзной олимпиады по химии. В моем городе был главный вуз — Ташкентский госуниверситет, на химический факультет которого я и решил поступать. Тогда абитуриентам организовали суровую приемную комиссию с наблюдателями из крупных городов. И туда входил однин из членов жюри той самой Всесоюзной олимпиады. Он узнал меня. «Что пришел, поступать?» — спрашивает. «Да», — говорю я. Он предлагает: «А не хочешь у нас учиться, в Москве, в Институте нефти и газа им. Губкина? Только специальность страшная. Радиационная химия. Не испугаешься?». Я не испугался. Чего там страшного, подумаешь, радиация какая-то.

Как учили в «Керосинке»

«Керосинка» была хорошим вузом, да и осталась таким. Сегодня моего племянника там учат те же преподаватели, что и меня. А как раньше преподавали? Очень просто — драли как сидоровых коз. Нас начинало 25 человек, до финиша дошли только 14. Я вообще считаю, что МГУ, РХТУ, МФТИ, Бауманка — островки хорошего советского образования в мире тупости. Остались на уровне.

Идеальное образование для технолога в моем понимании — то, которое дает базовые технические знания. Повторюсь: вот то, которое хорошую базу закладывает. Этого для начала достаточно. Выпускник должен смотреть на техпроцесс с пониманием внутренним, как и что происходит. Должен чувствовать он, как все молекулы между собой соединяются.

Успех вхождения в профессию главного инженера зависит от того, как вас учили. В «Керосинке» очень плотная учебная программа и непростые предметы. «Нефтехимический синтез» — это вообще был тихий ужас. Судите сами: в технологии нефти процессов, которые надо знать, даже сейчас 50, а общих где-то 25, в нефтехимии процессов общих процессов 200, а всего более 5 тысяч. Предмет вели две бабушки — Тамара Вишнякова и Софья Адельсон. На экзамене они говорили: «Производство параксилола. Садись, рисуй». И вот сидишь и рисуешь. Можешь сидеть час, два, можешь даже книжку взять и перерисовать. Но они зададут вопросы так, что сразу станет понятно, понимаешь ты эту тему или нет.

Что было хорошего в советском техобразовании, так это производственная практика. В мое время совершенно не было редкостью, что выпускник «Керосинки» сразу становился заместителем начальника цеха. Стать начальником отделения было элементарно. Если же ты становился начальником смены, то либо производство было очень сложное, и тебя просто берегли, либо ты был балбесом. Почему люди были готовы к сложной работе после окончания вуза? Потому что в «Керосинке» вся практика была на рабочих местах — тебе дают каску, робу, и иди задвижки крутить. Очень жаль, что сейчас такого нет.

Сама методика обучения развивала практические навыки. Например, приходишь ты к профессору Сюняеву сдавать предмет «Технология нефти». У него за спиной шкаф с 50 томами «Нефти СССР», он закидывает руку за голову, достает книгу и читает на первой попавшейся странице: «Нефть в деревне Конобеево». Он сам не знает, что это за нефть, но говорит: «Создайте оптимальный нефтеперерабатывающий завод для нефти из Конобеево. Три дня». А ты дуй в общежитие, иди, куда хочешь, — ты получил курсовое задание. Открываешь, смотришь, какова нефть, много в ней бензина, глубоко ли она залегает. А далее все по полной программе: материальный баланс, экономика, какую-нибудь колонну нарисовать. Все это за три дня, ну получается, что и за три ночи. Так нас учили. Заставляли думать и применять базовые знания, которые ты получил на лекциях.

ЕГЭ, мне кажется, разучил людей думать. Вы на форумы зайдите, почитайте. Неграмотно все пишут, мысль свою правильно выразить не умеют. Я считаю, что на химфак обязательно все должны сдавать литературу.

Как ты будешь в цехе работать, с людьми общаться,
если говорить и писать не умеешь? Ну а химии можно и обезьяну научить.

Во время моего студенчества очень много историй всяких было, но в основном аморальных. Веселые тоже случались. Была у нас практика на химзаводе в Волгодонске, работали аппаратчиками. Аппаратчик или оператор — это рабочий со специальным образованием, который ведет технологический процесс. И нагрянула неожиданно комиссия. Да не кто-нибудь, а первый секретарь обкома. Мы решили повеселиться. Друг нашел телогрейку и штаны, мы их кое-как скрепили — будто подобие человека. Получилось похоже — мы ведь все ходили в одинаковых спецовках. Залезли на колонку, притащили чучело с собой. Ну и скинули этот человеческий муляж прямо на комиссию. Все испугались — подумали, что человек расшибся. А внизу наши товарищи под шумок быстро муляж спрятали. В это время мой друг спустился быстренько с верхотуры, стоит, отряхивается: «Ну надо же, опять упал». Секретарь сильно удивился, подумал наверное, что эти, из «Керосинки», бессмертные.

Мафия химиков

Химия отбирает людей под себя. Эта стихия оставляет людей без глаз, без носов, если руки не оттуда растут. Плохие химики долго не живут.

Существует мафия химиков. У нас здоровая рабочая атмосфера, свои шутки. Она складывается еще в вузе. Вот в «Керосинке» атмосфера была очень хорошая. Когда я учился, не было дедовщины, никто ни с кем не дрался. У нас не было железных дверей в общежитии. Заходишь, берешь сахар или сухарь.

Химия сейчас на подъеме. «Лукойл», «Сибур» — этим компаниям нужны химики. Да много кому нужны. И в России, и везде. Работать просто нужно, а не ерундой маяться. В инженерных компаниях Европы трудятся до 20% русских.

За хороших инженеров-химиков готовы платить бешеные деньги. И не надо смеяться, это правда. В «Башнефти» и «Лукойле» начальники смен получают от 100 тысяч рублей, начальники цехов — раза в три больше. Дело только вот в чем. Хорошими инженерами становятся единицы. Вот поступают человек двадцать на химфак. И только трое-четверо потом трудятся по специальности. Крупицы. Ну и один становится неплохим инженером. Большая часть идет работать офисным планктоном. Это же легче, чем на заводе за людей отвечать. И эта схема стара как жизнь. В мое время тоже так было, технологами становились такие ненормальные, как я.

Мой совет студентам-химикам: не уходите из профессии. Идите на завод. Имейте амбиции выше среднего. Любите химию.

О работе гравного инженера

Я главный инженер советской школы, а функция главного ин­женера была такая: все, что вну­три забора - это его. Нормаль­ный главный инженер в советском понимании должен ежедневно хо­дить по операторным, приезжать на завод в субботу хотя бы на пару ча­сов. Его побаиваются и уважают, но каждый знает: в случае твоей ошибки он прикроет.

Главный инженер отвечает за все и сидит за всех. Статья УК «О халат­ном отношении к технике безопасности» применялась на практике частенько, но больше пугало не это. Если на производстве пострадал человек, а не дай бог, слу­чилось непоправимое,то главный инженер шел в его семью первым, и это было пострашнее, чем разговор со следователем.

Главный инженер - это человек, который умеет чувствовать про­изводство. Мои «аппаратчики» все время удивлялись - этот Гадец­кий вечно появляется там, где его не ждешь. Чувствовать, где у тебя сла­бые места в режиме и в оборудовании и оперативно (а часто и интуитивно] принимать решения важная - часть нашей профессии.

Я отношусь к построенным заво­дам как к собственным детям, а к работающим - как к живым лю­дям. На сайте Rupec.ru одна девуш­ка написала:«Господин Гадецкий к железкам относится гораздо лучше, чем к людям, да и вообще он людей мало любит». Наверное, она права. Операторов, начальников смен, на­чальников цехов я очень люблю, а людей с внешней стороны заводского забо­ра - гораздо меньше.

Я ужасно ленив и люблю ночью спать, поэтому всегда лично уча­ствую в экзаменационных комис­сиях по оценке знаний людей, начиная с начальника смены и выше. Нередко проверяю и старших аппаратчиков. Нельзя жалеть вре­мени на общение с людьми. Уже лет 20 назад я понял, что как ты подгото­вишь людей, которые остаются вме­сто тебя на заводе, так ты и будешь ночью спать. Начальник смены - это ночной директор. Приходя в опера­торные, на строящиеся объекты, надо разговаривать с людьми, иногда они советуют и подмечают важные вещи.

За своих людей я буду бороть­ся до конца, но быстро поменяю их, если исчезнет доверие. В хи­мии демократии не бывает. Есть две точки зрения: одна моя, другая неправильная. Химия - это та же армия.

Продукцию нефтехимии мы потребляем каждый день.

Завод «Тобольск-Нефтехим» в 1980-е. Александр Гадецкий работал на нем во второй половине 1990-х.

Вспенивающийся полистирол, более известный широкой публике в виде конечного продукта — пенопласта.

Лабораторная посуда для опытов.

Гранулы полипропилена, из которого в том числе делают душевые кабины и твердые пластиковые стаканчики.

Панорама города Онешти, где живет и работает Александр Гадецкий. В Онешти расположено крупнейшее нефтехимическое производство Румынии, которое принадлежит российскому олигарху Якову Голдовскому.

" "